какая прелесть, не правда ли?

[Ора_Изуру]

10.07.2007 в 19:10

Пишет  Неназванный:

Великолепный рассказ - мечтателям посвящается!
Предупреждаю - текст большой, очень большой...
Автор: Валакирка
Герои ее романов
Овод извел Верку до полусмерти.
Все начиналось прекрасно, романтично и скучновато. В первой части он обладал достоинствами, которые Вера называла про себя «мой любимый цвет, мой любимый размер»: роскошными черными локонами, пушистыми ресницами и синими глазами. И этот красавец семнадцати лет водил свою angioletto по горам, показывал улочки Ливорно и нес какую-то чушь про бога, душу и призвание.
А вот с Филипе Риваресом по прозвищу Овод отношения не ладились. Никакие. Во-первых, он был старый. Во-вторых, красят мужчину только маленькие аккуратные шрамы, а у него перекашивало половину лица. В-третьих, он все время над Веркой насмехался. А главное, страдал нечеловечески, причем постоянно. И в конце погибал.
Другими словами, Овод оказался совершенно неотразим для пятнадцатилетнего девичьего сердца. И спасти его хотелось, как никого другого.
С февраля она перечитала книгу 14 раз, с одинаковым результатом: Овода каждый раз убивали.
Уговоры не помогали. Негодяй и сам умел языком болтать – закачаешься. А скорее застрелишься. Но застреливали именно его, и эту сцену Верка досмотрела до конца лишь один раз – самый первый, когда еще не знала, к чему дело клонится. Следующие разы она позорно дезертировала. Как придут тюремщики вести беднягу на расстрел – так Верка наутек.
Она надеялась, что, услышав о кошмарном финале, Овод опомнится и помирится с папашей. Явилась к бунтовщику домой, когда он сидел за столом и писал очередной памфлет, и, стоически не обращая внимания на его ехидства, принялась пророчествовать. Пока Верка, волнуясь, пересказывала книжную беседу с отцом, Риварес шел пятнами, но молчал. Когда дошло до расстрела, махнул рукой и попросил «опустить подробности». Но стоило Верке упомянуть, как Монтанелли убивался над трупом сына, Овод впился в нее глазами.
- П-пожалуйста, angioletto, вспомните, что он с-сказал.
Верка честно попыталась вспомнить.
- Сказал, что пришел посмотреть на вас.
- А еще?
- Больше ничего. А вы ему: «Падре, теперь ваш бог удовлетворен?»
Овод просиял. А Верке стало противно. И, в отместку, она злобно объявила:
- А потом на каком-то празднике тела и чего-то там…
- П-праздник тела господня, - поправил Овод, не сводя с нее жадного взгляда.
- В церкви было полно народа… Так вот, он начал кричать про страдания бога-отца, что все вокруг козлы и не заслужили прощения. И что вот оно - тело его сына… жрите его. Да, так и сказал. И умер.
Овод откинулся на спинку кресла и опустил голову. Верка испугалась. А он провел пальцем по исписанному листу и, не поднимая взгляда, спросил:
- Он с-сказал: м-моего или его с-сына? – Слово «его» Овод произнес со странным нажимом.
- Сказал: моего.
Овод поднял на Верку совершенно безумные глаза.
- Т-точно? Вы точно помните?
Она кивнула. А Риварес рассмеялся и хлопнул рукой в черной перчатке по книге.
- Значит, я умру не зря!
Больше на эту тему Верка с ним не говорила. Но попыталась зайти с другой стороны.
Объяснять что-то епископу Монтанелли – все равно, что стучаться головой о стенку. Нормальному человеку вообще не понять этих священников. Верка даже докатилась до того, что взялась читать Библию. Но запуталась в веренице имен и каких-то древних историй, которые, как она считала, к делу не относятся, и сдалась. В результате она лишь ускорила душевыдирающий разговор Овода с отцом, и все закончилось на неделю раньше.
А потом Веру осенило, что нельзя ждать милостей от упрямых персонажей, и надо брать дело в свои руки. Ворочаясь под душным пуховым одеялом, не в силах заснуть, она поняла: нужно переписать финал книги. Хотела уже выпрыгнуть из постели, да призадумалась, выбирая счастливый конец. И незаметно для себя заснула.
Целую неделю она писала «своего Овода». Извела самую красивую общую тетрадь – зеленую, с Робин Гудом на обложке. Даже не пошла в кино на «Танцор диско», хотя все одноклассницы только и говорили про этого самого танцора.
Хороший получился конец: Монтанелли признал сына, Овод женился на своей давней любви, и все пировали на свадьбе. Конечно, подкрадывалась ревнивая мысль не отдавать выстраданного мужчину этой чопорной англичанке, а женить его на себе. Но это значило бы переписывать книгу заново, а на такой подвиг у Верки пороха не хватило. Хотя помечталось, помечталось…
Чтоб все было по-честному, юная писательница вклеила в книгу тетрадные странички. И сегодня, затаив дыхание, начала читать. С четвертой главы третьей части.
В камере было темно, сыро и сильно воняло. Но Верка была тут уже 14 раз, потому привыкла. Овод лежал на койке и хрипло дышал. Ей захотелось окликнуть его и ободрить, но нельзя было нарушать чистоту эксперимента. Наконец наверху защелкал замок, донеслись голоса: пришел Монтанелли. Солдаты суетливо помогали ему спуститься с лестницы.
А Верка ждала, когда епископ скажет: «Пропустите, я пришел к своему сыну!» и бросится к Оводу. И досадовала, что не переписала начало сцены: очень уж неторопливо старый болван шагал по ступенькам.
Но едва Монтанелли открыл рот, случилось страшное. Он раздвоился. Один, полупрозрачный епископ побежал вперед, невнятно бормоча: «Пропустите», как старушка в переполненном автобусе, а второй – настоящий, живой Монтанелли – повернулся к стражнику и произнес проклятое: «Не надо никаких приготовлений, сержант».
С ужасом Верка смотрела на свой прекрасный счастливый финал, который на деле выглядел как неудавшийся спектакль. Казалось, актеры забыли роли и принялись нести какую-то отсебятину, время от времени застывая в диких неудобных позах. И пока полиэтиленовые герои держались за руки и заливались слезами умиления (что выглядело совершенно отвратительно), настоящие Овод и Монтанелли продолжали свою жуткую беседу. Причем старый епископ, меряя шагами камеру, время от времени проходил сквозь веркины создания.
Сгорая от стыда, Верка захлопнула постылую книгу и запустила ее через всю комнату. И едва не угодила в лоб соседке, заглянувшей в спальню.
- Верусик, ты что? – ахнула тетя Маша, прижимая к объемной груди белую мисочку. – Я тебе огурцов принесла, соленых…
Потом глянула на обложку и понимающе добавила:
- А-а…
- Я не хотела, извините, - вспыхнула Верка.
- Ты бы спросила сперва, - посочувствовала соседка. – Я бы сказала, что всех убили.
- И правильно, что убили! Козел он просто! Сволочь!
Тетя Маша, прищурившись, глядела на буйствующую Верку, потом сунула ей в руки миску с огурцами и сказала:
- Не переживай так. Мужики все козлы.
Верка опешила, хотела объяснить, что дело не в романтике, а в ненастоящем Оводе, но тетя Маша покивала, посоветовала выбросить дурака из головы и ушла.
Потом Верка долго сморкалась в ванной, долго всхлипывала в вафельное полотенце и долго прятала «Овода», бормоча «Больше никогда! Никогда!». Наконец сунула книгу на самую высокую полку, во второй ряд, где томились в бессрочной ссылке «Белый Бим», «Хижина дяди Тома», «Рассказы о животных» Сетон-Томпсона и «Последний из могикан».
Правильнее было бы почитать что-нибудь веселенькое, чтоб утишить страдания. Но читать не хотелось, хотелось удавиться.
Чтобы отвлечься, она позвонила однокласснице Ларисе и прослушала очередную главу из «Преступления и наказания». Ни один учитель литературы в мире не смог бы заставить Верку поучаствовать в убийстве старушки, пусть самой мерзопакостной. Судя по пересказу, потом было легче, но желания знакомиться с Раскольниковым не прибавилось.
- А теперь расскажи мне про графа де Ла Фер, - с придыханием попросила Лариса. Уже два месяца бедняжка бредила «Тремя мушкетерами», прочитала все три книги о них и называла любимого героя не иначе, чем по титулу.
- Я же все придумываю, - в который раз предупредила Вера.
- Ну и что? Ты хорошо придумываешь.
Долго отнекиваться было не честно, потому что по давней договоренности Лариса подробно пересказывала подруге неприятные книги по школьной программе, а та «придумывала» истории про персонажей, приглянувшихся Ларе.
Атос едва не стал виновником ссоры между одноклассницами. Когда Верка, в самом красивом платье – с рукавами-фонариками и пышной юбкой в зеленый горошек - возникла в гостиной его квартирки на улице Феру, мушкетер сидел в кресле и читал книгу. Все чинно-благородно. Поскольку для визитов Верка выбирала время, когда персонажи оставались одни, случалось, что романтические герои занимались вовсе не романтическими вещами: одевались, купались или ковыряли в носу. Чтобы ее заметили, Вера произнесла заготовленную фразу: «Здравствуйте, я дух вашей прабабушки!». Мушкетер поднял изящную бровь, спокойно оглядел гостью и глубоким, красивым голосом сказал: «Вы не похожи на мою прабабушку. К тому же, милостивая самозванка, мои родственники, пусть даже и покойные, никогда не стали бы наносить визиты в неглиже». После чего позвал Гримо - тощего и мрачного типа в черном сюртуке – и велел выпроводить за порог «сударыню, которая ошиблась домом». Как водится, в первое мгновение слуга не увидел никакой сударыни. Но после того, как хозяин указал на нее, Гримо прозрел и принялся махать руками, тесня нахалку к двери. Когда рука слуги прошла сквозь веркино плечо, он задрожал и начал креститься. Верка собралась уже объявить новую версию - о своем предназначении ангела-хранителя, но проклятый мушкетер, пожав плечами, взял со стола пистолет с длинным дулом и выстрелил прямо в нее. Вера шарахнулась в сторону, просквозив через слугу. Гримо схватился за сердце и привалился к двери. Атос сокрушенно обозрел пятно гари на выцветшей обивке стены и сказал: «Все зло от женщин». Верка обиделась и ушла, а Ларисе объявила, что ее любимчик – злой, угрюмый женоненавистник, а вовсе никакой не тюпочка, как ей казалось. Слово за слово – и ссора вышла нешуточная. Целую неделю подружки дулись друг на друга, а потом Лариса пришла мириться и принесла кулек с ирисками, к которым Верка питала слабость. Пришлось капитулировать.
- А что было дальше? – вернул ее из воспоминаний нетерпеливый голос Лары.
- На чем мы закончили?
- Ты что, забыла? Его загнали в подвал гвардейцы кардинала. И заперли там. Расскажи, как он оттуда спасся.
- Это ты его спасла, - вдохновенно начала врать Верка.
- Правда? – обрадовались в трубке. – А как?
- Ты подскакала к подвалу на красивом вороном коне, наставила пистоль на главного гвардейца и крикнула: «Отоприте немедленно, а не то прибью на месте!»
- Подожди, я же в это время дралась на шпагах с Рошфором!
- Я и говорю, - спохватилась Вера. – Ты его победила, а потом вскочила на коня…
- Зачем на коня? – перебила ее Лариса капризным голосом. – Его же заперли в подвале этой гостиницы!
Верка замялась. Она забыла, о чем сочиняла в последний раз. Как помнить о такой ерунде, когда все мысли заняты описанием свадьбы Овода? Но, к счастью, Ларису оторвала от телефона сестра, которой нужно было срочно позвонить.
- Завтра расскажешь! – пригрозила напоследок подруга.
Едва Верка положила трубку, из двора донеслось разноголосое «Вера-а-а!». Часы на стене показывали половину шестого. Верка побежала к балкону, выскочила наружу, едва не запутавшись в провисшей марлевой занавеске, и упала грудью на перила.
Внизу топталась веселая компания. С мячом.
- Выходи играть, - позвал демон-искуситель в образе Светы, - в пионербол.
Гулять хотелось, особенно после писательской неудачи. Солнце светило совсем по-летнему, ребята были в футболках и шортах. За столом под березой вкусно щелкали костяшками домино пенсионеры, визжала детвора в песочнице, и пустовала вытоптанная в камень площадка посреди двора. Самое время погонять в мяч. Но скоро вернется с работы мама, а значит, тетя Маша ей насплетничает, а значит…
- Не могу, - вздохнув, призналась Вера. – Я попозже выйду.
Компания разочарованно загалдела и потянулась на площадку. А Верка – на кухню. Готовить ужин, чтобы задобрить мать.
Когда хлопнула дверь в прихожей, ломтики картошки уже шкворчали на сковороде, а на столе стояла миска с тетимашиными огурцами и блюдечко с нарезанной колбасой.
- Так это от нас картошкой пахнет! – обрадовалась мама, заходя на кухню. – Ну, какие новости, миледи?
- «Пять» по алгебре! - отрапортовала Верка, споласкивая руки. – И все.
Мама поставила на табурет сумку – красную, с вытертыми ручками, которую в семье называли «вечной», подшучивая над объяснениями мамы: «Все собираюсь заменить, но вечно чего-то не хватает».
- Уроки сделала?
Верка кивнула и сдернула с крючка кухонное полотенце.
- Английский?
После школы Вера собиралась поступать в иняз, и английский нужно было подкачать как следует. «Там же дети после репетиторов и спецшкол, - пугала мама. – А мне с тобой заниматься некогда».
- Ну, Star-child говорит, что у меня уже неплохое произношение.
- Кто?
Верка замерла с полотенцем в руках.
- Э… никто, - проблеяла она, чувствуя, как рот невольно расплывается в лживой улыбке.
- Не ври мне! - отчеканила мать, выпячивая нижнюю челюсть – тяжелую, как у всех учителей английского языка. – Кого ты там опять завела?
- Никого. – Верка понимала, что все идет неправильно, но поделать уже ничего не могла. – Это Звездный мальчик, из Уайльда. Твоя же книжка, для домашнего чтения.
Мама с минуту буравила дочку особым, учительским взглядом, но тут на плите выстрелило масло, и Верка бросилась спасать подгоравшую картошку.
- Когда же ты за ум возьмешься, горе луковое? – вздохнули за спиной.
Из прихожей донесся голос тети Маши:
- Петровна, привет! Зайди ко мне, тут Катька опять плачет над домашним заданием.
Верка злобно орудовала вилкой, перемешивая картошку, и понимала, что вечер пропал.
Ужинать с матерью не стала. Отобрала картошки на тарелку, туда же – пару огурцов, хлеб и колбасу, и ушла к себе в комнату.
Мама заглянула через пять минут. Верка сидела за письменным столом, вяло тыкала в тарелку вилкой и смотрела в толстую книгу.
- Что ты читаешь?
- «Преступление и наказание», - с ноткой злорадства в голосе ответила Верка. – Задали на завтра.
Мама помялась у двери.
- Там про убийство, - наконец предупредила она.
- Людмиле Ивановне не объяснишь.
Помолчав, мать сдалась:
- Не читай, а завтра я скажу Людмиле, что ты приболела.
Верка соврала: она не читала Достоевского. Даже не заглядывала. Она уже убедилась, что народные сказки, некоторые стихи и книги классиков, даже те, которые не нравились, затягивали в себя мгновенно. И читать их «просто так», как учебник или хрестоматию, не получалось. Несправедливо: к Гансу Клоссу из любимой книжки про разведчиков «Ставка больше, чем жизнь» приходилось прорываться, а какой-то дурацкий «Бежин луг» не успеешь раскрыть – и уже стоишь на травке и пялишься в утреннее небо.
Когда это началось, Вера сама не помнила. В раннем детстве она никак не могла понять, почему родители спрашивают: «Что случилось?», когда дитя заливалось слезами над сборником сказок, и, слыша в ответ сбивчивый рассказ о жуткой гибели зайчика или колобка, перемигивались: «Птичку жалко!». А потом говорили: «Это сказка, зайчик оживет». Заяц и впрямь оживал, а потом Вера догадалась не просто бегать следом, но и предупреждать зверушку об опасности. Иногда получалось.
А вот когда она, желая доказать родителям, что «все по-правде» принялась у них на глазах беседовать с капитаном Бладом, разразилась катастрофа. Оказалось, что родители не слышали ответов благородного пирата, а решили, что у девочки припадок. К счастью для Верки, больше всего на свете они боялись «связываться с докторами». И веркино помешательство стало маленькой, но строго хранимой семейной тайной. В которую, впрочем, с легкостью проникла соседка. Но тетя Маша была старым другом семьи и сор из квартиры не выносила. А иногда даже приглашала Веру к себе и через нее, как через телефонистку на старинном телефоне, болтала с Анджеликой. Но Верка не любила француженку, и когда к той являлся очередной кавалер, спешила захлопнуть книгу. «Обжиматься пошли», - объясняла она тете Маше. Потом они с часик перемывали косточки ветреной аристократке, за что тетя Маша всегда позволяла посидеть после школы у себя, в глубоком зеленом кресле, и спокойно пообщаться с кем-нибудь поинтересней.
Когда вернулся с работы отец, мама и соседка долго шептались с ним в спальне, а потом позвали Веру.
Все оказалось хуже, чем она ожидала. Говорила не мать, а тетя Маша. О том, что это ненормально, что жить надо здесь, а не где-то еще, что скоро институт, что друзья должны быть настоящими. На этом месте Верка сделала ошибку, заявив, что Ходжа Насреддин – настоящий друг!
- Но ты же не сможешь выйти за него замуж, - спокойно сказала тетя Маша.
Верка прикусила язык. Увы, это было правдой: плавай по Миссисипи с Гекльберри Финном, болей на турнире за Айвенго, шатайся по душным и пестрым базарам с Ходжой, но коснуться книжных героев нельзя. А иногда хотелось.
- Самое главное, - подлила масла в огонь мать, - это никогда тебе в жизни не пригодится!
Можно было напомнить про Звездного мальчика, как носителя нужного языка, но Верка чувствовала, что вот-вот позорно расплачется, поэтому она бросилась в свою комнату и хлопнула дверью. На старой люстре жалобно зазвенели стеклянные висюльки.
Не включая света, подбежала к окну, прижалась пылающим лбом к стеклу и долго смотрела на улицу. Там кто-то из соседей снимал белье с веревок. Встряхивал и аккуратно складывал в таз. Человека не было видно, только белые простыни взлетали парусом и выстреливали так, что слышно было даже на втором этаже. «Вот и я там невидимая, - растравляла себя Вера. – Даже если уговорю кого-нибудь сделать по-другому, новые приключения следа не оставляют. Разве что они меня помнят… А некоторых вообще не уговоришь!» Очень кстати вспомнился несносный Овод, и слезы наконец нашли выход.
В соседней комнате бушевала свара: возмущенно кричала мать и несогласно молчал отец. Иногда однообразные восклицания: «Какая она у меня дура!» и «Надо было отбирать книжки!» перемежались осторожными возражениями тети Маши: «Ничего страшного не случилось, Петровна» и «А лучше было бы, если бы она наркотиками ширялась?».
Верка усмехнулась. Какие наркотики сравнятся с хорошей книгой? Она отлипла от окна и насухо вытерла щеки шторой. Потом зажгла настольную лампу и достала из ящика стола любимейшего Ходжу. Раскрыла сразу на второй главе, деликатно пропуская его прощание с наложницей иранского вельможи, и окунулась в прохладный вечер под стенами Бухары.
Ходжа уже отвел верного ишака к запыленному дереву, в сторонку от караванщиков, выпятивших к звездному небу зады. Увидев Верку, он улыбнулся. Впрочем, он почти всегда улыбался.
- Моя несравненная пэри спорхнула с горных вершин и навестила страждущего путника.
- Страждущего – это голодного? – не утерпела Верка, хотя и понимала, что не может состязаться с ним в острословии.
- Мой взор насыщается созерцанием луноликой девы, а ворчливое брюхо - не указ для мудреца. К тому же глупо ждать, что из уст пэри посыпятся лепешки и халва, когда всякому известно: они роняют только алмазы и жемчуга.
Верке нравилось, что он называл ее «пэри». В каждой книге к ней обращались по-разному, даже узнав настоящее имя – духом лесов, гласом совести, астральным телом и даже ангелом - но «пэри» было приятнее всех. Правда, она подозревала, что в слове «луноликая» кроется подвох. Для местных мужчин, привыкших к знойным смуглянкам, беловолосая и сероглазая Верка, наверное, должна казаться уродиной. А выяснять, соответствует ли она канонам красоты, не хотелось.
Возмутитель спокойствия всего Ближнего Востока растянулся прямо на земле, Верка присела рядом и, как могла, пересказала доводы родителей. Ходжа лежал на боку, подперев голову рукой, и его лицо потерялось в быстро сгустившейся темноте. Время от времени раздавалось хмыканье, и Верка знала, что болтуну не терпелось вставить слово, но он сдерживался.
Наконец она высказала все, что лежало на сердце, и даже больше.
Ходжа помолчал, а потом неожиданно сказал:
- Они правы.
Верка задохнулась и беззвучно захлопала ртом, как рыба, но собеседник вскинул руку, останавливая поток возмущений.
- Мне неведома жизнь пэри. Но для человека жизнь – самое большое приключение, в котором он – главный герой. Как говорил мудрейший Саади: «Лучше ходить босиком, чем в тесной обуви, лучше испытать все невзгоды пути, чем сидеть дома!» Облачись в халат усердия, вооружись посохом терпения…
- И чадрой!
- Да, и чадрой послушания, - кивнул он. – Пока ты не упорхнула из-под родительского крова. А на большой дороге ты встретишь всех, к кому стремится твое сердце. Но это будет твоя дорога! – Помолчал и добавил: - И твои книги.
Верка призадумалась. Ей казалось, что родители говорили о другом. Но самое большое приключение пропускать тоже не стоило.
- Ладно, - вздохнула она, поднимаясь. – Пойду, поищу в шкафу халат терпения…
- Постой, коварная шпионка волшебных гор! – воскликнул Ходжа, пытаясь схватить ее за край платья, забыв, что и платье, и шпионка – бесплотный призрак. – А как же твои сладкоречивые обещания рассказать о новых проделках моего хитроумного собрата Алдар-Косе?
Ишак повернул голову к Верке и возмущенно заревел.
- Ах да, извини, - устыдилась она, и снова опустилась на сухую бухарскую землю.
Верка закрыла книгу и сунула ее на место. Из соседней спальни слышалось лишь бормотание телевизора. Родители то ли ушли, то ли лечили нервы программой «Время».
Уже задвигая ящик, она удержала руку, а потом достала из-под Ходжи зеленую тетрадь, в которой еще оставались чистые страницы. Раскрыла и, взяв ручку, аккуратно вывела: «Мои сказки».

@темы: умилительно, чужие мысли